Автор: Екатерина Макарова

Витька был неглуп. Вернее, он был умён. Как-никак кандидат наук и первый кандидат в завкафедрой новой истории. И так панибратски его давно никто не звал, всё Виктором Алексеевичем величали. А сам педагог всё чаще вспоминал студенческую беззаботную пору, время юности и надежд, свою модную кличку «Витька-гитарист» и то, как они ездили всем курсом на практику – летние раскопки. Виделись ему то бескрайняя степь и необычайно близкое звёздное небо, то ласковое тёплое море и поблёскивающие кристаллики соли на загорелой коже. Но в каких краях ни проходила бы практика, вечер был неизменным: костёр, гитара, песни до утра. И тут Виктору не было равных – спадавшие на глаза выгоревшие волосы, которые так любил трепать ветер, мелодичный голос (на редкость красивого тембра), спортивная фигура и характер юноши, воспитанного на приключенческих романах «плаща и шпаги» – всё это делало нашего героя просто сногсшибательным. Если бы он захотел, то ни у одной девушки на факультете не осталось бы целого сердца. Но его больше интересовали научные открытия, ощущение тайны и чего-то большого, что обязательно случится в его жизни. Поэтому девушки, покрутившись вокруг первого парня истфака и не обнаруживая никаких признаков интереса к своей персоне, быстро переключались на других, более сговорчивых.

Витя же твёрдо знал, что встретит свою единственную, Лауру и Беатриче в одном флаконе, это будет самая лучшая девушка на земле. Она будет вдохновлять его на открытия, обеспечивать уют, вместе ходить в походы и воспитывать здоровеньких ребятишек. Витя детей любил и всё ждал, когда будет возможность научить их всему тому, чему когда-то обучил его отец. Как развести огонь с одной спички, как сохранить сухой палатку даже во влажной низине, как найти себе съедобные коренья и ягоды в лесу, как долго плыть, даже против течения, и ничуть не устать. И будут они все вместе навсегда, на всю жизнь. Конечно, не совсем так буквально, как его родители. Они были известными геологами, но даже отдыхать предпочитали активно – отправляться в горы. В тот раз не повезло, лавина смела именно ту часть лагеря, где стояла палатка Витиных родителей. Одиннадцатилетнему Вите разрешили остаться со старенькой бабушкой, но это скорее он ухаживал за нею, а не она за ребёнком. Но Витя не жаловался, он рано привык к самостоятельности и ответственности. Только иногда тихо плакал, вспоминая, как мама и папа пели на кухне после ужина. Мама была более строгой, а вот папа был добряк, наверное, Витя в него. И мальчику очень хотелось вновь очутиться в том вечере, сидеть на папиных широких коленях и придумывать ответ на мамин вопрос: «Ну что, мальчики мои, куда поедем на этих выходных?»
Да, все эти слёзы давно высохли… Последний раз он плакал, когда от него уходила Аллочка. Один раз влюбился, подумал, что «та самая». А Аллочка, дочь дипломата, даже и не думала становиться музой и хранительницей домашнего очага. Нет, ей нравилось хвастаться перед подружками таким «завидным трофеем», может, даже примерять на себя образ счастливой невесты. Но с тем Виктором, которым он станет под её чутким руководством – бросившим научную карьеру, как абсолютно бесперспективную, и продвигающимся по дипломатической линии. «Мой папочка тебе обязательно поможет, глупыш!» О, вот этот снисходительно произносимый «глупыш» окончательно выводил его из себя. Они расстались, а Витя как-то потускнел внутренне. Реже брал гитару в руки, волосы уже не так задорно развевались, и долго мечтать вслух о судьбоносных исторических открытиях он не решался. Зато его миновал кризис девяностых. Неожиданно молодого специалиста пригласили на стажировку во Францию, и там он провёл три счастливых года. Ну а после такого двери в отечественную науку были широко распахнуты, любят же у нас всё заграничное.
«Сухарь, совсем сухарь ты стал, братец», – так думал про себя Виктор Алексеевич. Всё, что ни делаешь, всё как-то машинально, без огонька. Только студенты и выручали. В начале этого года Виктор твёрдо решил стряхнуть с себя это оцепенение и организовал на факультете клуб юных археологов. Пока что они просто встречались после занятий, Виктор увлекательно рассказывал про те раскопки, на которых довелось побывать, а после все оживлённо дискутировали, выбирая место для будущей экспедиции.
Шёл апрель, и Виктор чувствовал, что изнутри его как будто кто-то щекочет, словно какое-то предощущение. Ну да, успокаивал себя он, со дня на день должно решиться, кто будет новым заведующим кафедры. Ясно, что это будет он. Кто же ещё? И его первый ученик, Осенко, который теперь правая рука ректора, за него. Конечно, больше некому. Не этого же подхалима Горшечникова назначать? Тот, конечно, очень оборотист, умеет всё ловко раздобыть и достать, но ведь тогда ему нужно быть завхозом, а не историком. Потому что с наукой у того просто беда какая-то. Так что не о чем беспокоиться.
Понедельник начался очень странно. В почтовый ящик опять опустили «это письмо». Опять поскребло на сердце… Сколько можно, двадцать первый век на дворе, а не могут найти нужного человека. Письмо однако распечатал. И как ни странно, почувствовал облегчение. Жива, жива нелепая старушка. С этим своим чурбаном-сыном. Это ж надо, не навещать мать. Не забрать её к себе. Видно же, что надрывается бабка в своей полузабытой деревеньке. Какой тоской и любовью пропитаны эти кривенькие строчки, выведенные дрожащей рукой…

«Живу я хорошо, Витенька. И водичка, что ты мне установил, течёт, не сильно, но теперь спину поберечь можно. За дрова ты не беспокойся. Ко мне мужики по одному раз в неделю приходят и на всю неделю рубят. Жалко только, что света постоянно нет и телефон, что ты мне оставил, я зарядить не могу. А ты, наверное, не можешь дозвониться. Ты не волнуйся, я жива. Ты только приезжай Витенька, вот на Пасху и приезжай. С женой, с детишками. Будет у нас настоящий праздник, как в детстве, помнишь? И тогда поможешь мне до церкви дойти в соседнее село, а то сейчас трудно мне так далеко добираться. Один раз за весь пост батюшка на машине за мной заехал. Только нас, немощных, у него таких много, вот он по очереди всех возит из разных деревень. А один раз сама дошла. Так думала, что на обратном пути точно завалюсь где-нибудь. Или волки нападут. Людей-то в наших краях немного, вот они и осмелели.
А так вы приедете, и будет благодать.
Я и денежек на яички и творожок отложила. Сделаю для вас настоящие куличи и творожную пасху, помнишь, как ты в детстве любил? Всё говорил: «Мама, дай сказку». Это ты так слово «пасха» слышал. Как «сказка». А внучатам дам яйца красить. Сейчас уже и травинок и цветочков много. Обмотаем ими яички да в шелуху опустим. Как здорово гадать, разворачивая, какой узор на этот раз получился?
Витенька, милый мой, сыночек единственный. Знаю, что ты очень занят, много работаешь, но ведь два года от тебя ни весточки. Я не жалуюсь, нет, и мешать не хочу, но…
(тут Витя почувствовал, что у него защипало в носу)
одна я совсем. Страшно, что уйду, не увидев тебя, своих внучков. Люблю я вас сильно, родные же вы мои. Верю, что приедешь. Бог слышит мои материнские молитвы, в которых я всегда прошу за тебя, сынок. П Р И Е З Ж А Й
твоя мама»

Витя был просто ошеломлён. В голове у него не укладывалось, как можно забыть про мать. Да чего бы только он не отдал, чтобы хотя бы раз увидеть свою. А тут такое… Эти письма стали приходить примерно лет пять назад. Было их не много, но все такие же, полные тоски и нерастраченной любви. Сначала Виктор пытался найти своего тёзку, Виктора Петрова, но оказалось, что дело безнадёжное. Тогда он махнул рукой и просто складывал их в нижний ящик стола. Но не забывал о них, нет, не забывал… А это письмо и вовсе выбило его из равновесия. Надо было что-то делать. Но что? Так, подумаю об этом после работы, решил Витя, а пока что надо бежать, пара почти началась.
К вечеру боль от прочтения письма улеглась, весь день был завален делами, близилась сессия, было не до эпистолярных драм. Только засыпая он вспомнил о мятом листке, покрытом прерывистыми закорючками. Завтра, об этом я подумаю завтра.
Во вторник должна была состояться встреча участников клуба юных археологов. Зайдя в аудиторию, Виктор Алексеевич застал ребят горячо дискутирующими о каком-то важном вопросе. Оказалось, что спорили о Страстях Христовых. Было или не было? Что пришлось вынести Спасителю? Возможно ли это?
Виктор Алексеевич успокоил ребят взмахом руки, откашлялся и открыл сайт история.рф: «Первая физическая травма была нанесена Христу в доме первосвященника Каиафы, куда Его привели из Гефсиманского сада. Там Ему закрыли глаза и били Его, в насмешке требуя назвать имя ударившего. После бессонной ночи, проведённой в издевательствах, Христа отправили к префекту Иудеи Понтию Пилату. Пилат перенаправил Христа к Ироду Антипе, но тот по итогам общения с Христом лишь одел Его в светлые одежды и вновь отправил к Пилату. Вероятно, таким одеянием он хотел подчеркнуть, что не считает Иисуса опасным преступником, поскольку в светлые одежды у римлян было принято одеваться кандидатам на какую-либо почётную должность.
Затем Пилат всё-таки поддался толпе иудейских вождей и отдал Христа на бичевание. Здесь стоит отметить, что, согласно иудейскому закону, человеку, не осуждённому на смерть, нельзя было нанести более 40 ударов бичом, 41-й удар считался смертельным. Поэтому блюстители закона всегда следили за тем, чтобы количество ударов не превысило 39 – на случай просчёта. С каждым ударом наконечники ремней бича и сами ремни впивались в кожу осуждённого и рассекали её, а затем и мышечную ткань, превращая спину в сплошное кровавое месиво.
Осуждённый на смерть, Иисус оказывается в руках римских воинов, которые, по-видимому, чтобы скрасить досуг, начинают издеваться над Ним. Христу одевают на голову терновый венец – вероятно, в форме шапочки. Длиной в палец, острые и крепкие колючки напоминали «лучи» царского венка императора Тиберия. Уже на кресте шипы венка будут вонзаться глубже и глубже в голову, до черепной кости, всякий раз, когда Спаситель будет касаться затылком дерева.
Каждый христианин осеняет себя крестным знамением, когда молится и вспоминает о Боге. Но зачастую забывается то, что стоит за этим знамением. Рано утром Иисуса ведут на лобное место – Голгофу. Он несёт горизонтальную перекладину креста, Его руки привязаны к ней. В качестве перекладины часто использовался дверной засов – балка весом около 50 кг. Измождённый предыдущими страстями, Христос, по-видимому, падает, бьётся о твёрдую землю. Когда Он уже не может нести древо Сам, сопровождающие воины заставляют нести эту балку проходящего мимо человека – Симона Киринеянина.
Христа прибивают к кресту через запястья коваными четырёхгранными ржавыми гвоздями в том месте, где находится нервный узел, отвечающий за всю моторику кисти. У пригвождённого таким образом вся тяжесть тела приходится на мышцы груди. Длительное перенапряжение этих мышц приводит к тому, что они деревенеют и человек не может вздохнуть. В страшных муках Христос делает вдох и произносит: «Отче, прости им, ибо не ведают, что творят!»
В полной тишине преподаватель дочитал статью. Ребята были в шоке.

— А к вопросу о том, правда ли… Я был в Турине… Я видел плащаницу. Моё личное чутьё и моя личная вера подсказывает, что это правда. Я человек простой, невоцерковлённый, к сожалению, но я многое понимаю, пусть и не говорил ни с кем об этом. Скажу вам. Это нечеловеческие по своей силе страдания. Но ведь каждый грех наносит рубец нашей душе. И чтобы исцелить все эти рубцы всего человечества, нужны были страдания, равноценные всем тем греховным «ранам». И Господь пошёл на это, чтобы спасти каждого человека. Если мы, узнав об этих страданиях, забудем о них и будем дальше бездумно грешить, то не знаю, что за цена нам всем… На сегодня всё, идите домой…
Перед выходом из аудитории Петя, руководитель клуба, повернулся:
— Виктор Алексеевич, а у вас завтра заседание насчёт кафедры? Мы придём и письмо напишем, что вас хотим. Вы молодец, не такой, как остальные преподы, с вами интересно, мы реально историю полюбили. Во сколько, в три? Мы придём, не волнуйтесь.
Завтрашний день обернулся какой-то катастрофой. Поздно вечером Витя ввалился в квартиру, бросил портфель и схватился за стенку коридора, судорожно хватая воздух. Потом сполз вниз. Через какое-то время раздались странные звуки, похожие на бульканье. Думаете, плач? Нет, Витька смеялся. Над своей наивностью, какой-то глупой старомодной порядочностью. Кому, кому нужен сейчас весь этот бред? Сорок пять лет, а верит во всю эту романтическую чушь. Вот и выкуси! Выбрали оборотистого Горшечникова. Его первый ученик, Осенко, пряча глаза, бормотал:
— Поймите, Виктор Алексеевич, я-то только за вас, но что я. Ваш оппонент подогнал нашему ректору такой гарнитур в кабинет. Но об этом тсс! Вы не волнуйтесь, годик посидит он на этой должности и дальше пойдёт. Тут-то вы оп! – и на тёплое местечко, чего волноваться?
Петя тоже почему-то не написал письма и не пришёл с ребятами. Нет, конечно, письмо ничего не решило бы, но просто тогда бы Виктор знал, что нужен ребятам. А так просто старый романтичный осёл, вот что он такое, точнее не скажешь. Мужчина тяжело поднялся. Прошлёпал в комнату, зажёг свет.
Кажется, что всё по-прежнему, а хоть волком вой. Тут взгляд Вити упал на забытое на столе письмо…
Весь четверг Виктор бегал по магазинам, покупал тёплые вещи, продукты, набил всем этим две большие спортивные сумки. Собрал кой-какие свои вещи, уложил в рюкзак. Мощный фонарик, два пауэр-банка для подзарядки на месте. Написал заявление на отпуск за свой счёт. Ничего, обойдутся без него, пусть новоиспечённый завкафедрой лекции читает, пусть послушают его ахинею. А он человек, живой человек, не учёный сухарь. Есть ещё порох в пороховницах у Витьки-гитариста.
Ранним утром пятницы Виктор забил в навигатор название «деревня Воскресная». Автомобиль довольно заурчал и зашуршал шинами. Путь предстоял неблизкий, как назло на другой край области. Но ничего, доедем. Витя чувствовал, что то щекотание, которое он испытывал в последнее время, вырывается наружу. И что он даже улыбается. Что он впервые за многие годы делает то, что хочет, и то, что подсказывает ему сердце. Вечерело. Автомобиль свернул с шоссе на поселковую грязь и урчал уже не так довольно. Но навигатор исправно показывал путь. Дорога, петляя, вела всё дальше и дальше, в лес. Наконец, машина уткнулась в какой-то исключительно большой ком глины, забуксовала, зачавкала и заглохла. «Прекрасно! — подумал Виктор. — Темень, луны не видно, лес и ни души кругом… Просто отлично. Понесло тебя, дурака, в благородство решил поиграть. Ну что, поиграл?» Но отчаиваться Витя не спешил, потому что навигатор показал, что если свернуть с дороги и пойти через лес, то искомый объект будет достигнут через двадцать минут. Что лучше, ночь в холодной машине или двадцать минут в свете фонаря и ночёвка в тёплом доме? Витя вздохнул, взгромоздил на спину рюкзак, подхватил две сумки с продуктами и направился в путь. Сначала всё шло неплохо. Даже бодро. Витя шёл прямо, пронизывая тьму леса ярким светом, чуть ли не напевая от удовольствия от возможности размять затёкшие ноги. Но через двадцать минут желанного дома не появилось. Витя шёл, но через полчаса пейзаж был таким же. Нет, не таким же. Достаточно редкие деревья превратились в какую-то глухомань. Сзади они сплелись ветками, отрезая обратную дорогу. Какие-то ели нещадно лупили его своими колючками, царапая щёки в кровь. Фонарик предательски вспыхнул и потух. Оказалось, что маленький серп луны всё же давал какое-то подобие света. Витя решил, что назад нет смысла поворачивать, окончательно пойдёт не туда. А тут всё же не тайга. Будет идти прямо, куда-нибудь да выбредет. Вот он и шёл. Хотя сумки сделались абсолютно неподъёмными, а ремни рюкзака больно врезались в плечи. В какой-то момент Витька решил, что просто повалится на землю и будет лежать до утра или до того момента, как его загрызёт волк, но тут… деревья неожиданно расступились и бедолага буквально вывалился на свободное от леса пространство. Спасён! Но что это? Прямо перед ним светился окошечком покосившийся домишко. Сонная луна всё же решила проявить побольше любопытства и выглянула из-за туч, осветив на заборе табличку с адресом, тем же самым,что и на судьбоносном конверте.
Витя открыл калитку, тяжело протопал к крыльцу, шмякнул поклажу и робко постучался в дверь. Раздались шаги. Блеснул свет, и Витя увидел её – невысокую худенькую старушку, в аккуратном платочке, в какой-то штопаной, полинялой, но чистенькой кофте. Она испытующе стала вглядываться в лицо нежданного гостя, пытаясь понять, кто же он такой. Тут Витя впервые подумал, а что же он наделал. Как он объяснит, кто он? Человек, которому доставались выстраданные письма? Которые она наверняка с большим трудом писала, а потом несла на почту или куда там, веря и надеясь на чудо?
— Я… здравствуйте… я, это…
И тут раздался какой-то клёкот. Странный звук вырвался из горла старушки и она упала в объятья мужчины.
— Витенька, Витюшенька, сыночек мой… П Р И Е Х А Л!
Так они и стояли на пороге, крепко обняв друг друга, и слёзы радости текли у обоих. Витя чувствовал, что теперь он не один и что он очень нужен. Что будет у них у обоих настоящая Пасха, настоящее Христово Воскресение. И Жизнь настоящая!
Так и закончилась эта история, вернее, истинная история для наших героев только начиналась. А у меня при виде их счастья звучит мысленно:
«Иисус, увидев Матерь и ученика тут стоящего, которого любил, говорит Матери Своей: Жено! се, сын Твой. Потом говорит ученику: се, Матерь твоя! И с этого времени ученик сей взял Её к себе» Ин. 19:26.