Автор: Екатерина Макарова

Как говорят в народе, на одном праведнике всё село держится. И бывает же так, стоит себе какая-нибудь деревенька, вся кривая, косая, а жизнь в ней всё не угасает. А потом выясняется, что живёт в ней старенькая бабуленька, которая исправно молится за свою семью, за непутёвых
внуков, уехавших в город, да и соседей в молитвах поминает. Вот и теплится деревенька. Или стоит себе запущенный храм, батюшка в нём в одиночестве служит литургию изо дня в день, изо дня в день. Год служит, два, а потом подтягиваются потихоньку прихожане и, возрождается храм, а там, глядишь, и всё село. Много Господь уготовил для нас чудес, как говорится, «по вере вашей да будет вам».
Вот и деревня N-ская так и стояла себе, хотя, кажется, чем ей было держаться, не понятно – ни ресурсов тебе особых, ни промыслов. А вот пережила и революцию, и «гражданку», даже Вторая Мировая не стёрла её с лица земли. После войны в соседнем селе основали колхоз, кормивший окрестные поселения, а в ближнем Полесском озере вдруг стала обильно водиться рыба, хватало и себе, и в город на базар свезти. Откуда N-ской деревне такое счастье привалило – никто не мог сказать. Храм, взорванный ещё в двадцать втором, так и стоял на окраине, укоризненно смотря пустыми краснокирпичными окнами. Явных, да и тайных молитвенников в округе не наблюдалось. Зато жил один, как мы сказали бы, «блаженненький», или, как говорили деревенские – «местный дурачок». Звали его Юрка. Или «глупый Юрка». С детства он отличался от других ребят, был тихий, незлобивый, с приветливой ровной улыбкой. Светлым пухом разлетались на голове волосы, выделялись на худеньком личике большие голубые глаза. «Одуванчик мой», – называла его ласково мама.
Только пристрастили его дружки-приятели к «зелёному змию». Видимо, гены у него такие были, что быстро привык. Но и в «подпитии» был смирён: если не ложился спать, то тихо сидел на завалинке и наигрывал на гармошке, оставшейся от отца. Не много оставил ему в наследство отец. Эту гармонику, отличный набор инструментов и «золотые руки». Наверное, не было вещи, которую не мог бы починить Юрка. Хочешь – баню справит, хочешь – забор поправит, хочешь – крышу залатает. И всё быстро, ладно, денег мало возьмёт. Поэтому и не было от заказов отбою, даже в город приглашали. А на пути оттуда его дружки закадычные встречают – тут как тут! Давай, милый друг, обмоем работку! Юрка никогда не спорил, безропотно шёл в магазин… Рано, слишком рано умерли его родители. Пожили бы ещё, глядишь, и жизнь пошла бы по-другому. Но сложилось, как сложилось…

Юрка часто вспоминал своего папку. Тот прошёл всю войну, был контужен, три дня провёл раненый в лесу, пока не вышел к своим. В госпитале раны загноились, и по ошибке, матери Юрки успели отправить почтовый «треугольник» с печальной вестью. Она в ту ночь и поседела. Нет, не плакала, просто тихо, чтобы не разбудить сына, жутко выла. Юрка тоже не спал, глотал обжигающе-солёные слёзы и шептал: «Папка, папка, родненький»… А отец поправился и вернулся домой, войне назло! Праздновали всей деревней. Это было маленькое личное торжество каждого, ведь всего лишь трое N-ских вернулось с фронта.
Помнил Юрка, как отец любил говорить: «Ты, сынок, всегда поступай по совести. Не важно, что сделают в ответ люди – посмеются или по головке погладят, слушай, что совесть говорит. Она не обманет, она от Бога». Любил отец рассказывать о смелых людях, отважных полководцах: Александре Суворове, Георгие Жукове, Александре Невском. И Юрка завёл себе тетрадь, куда вклеивал вырезанные из журналов и газет портреты и биографии своих героев. Это было его сокровище. А однажды соседка отдала ему ненужный дореволюционный цветной журнал. Юрка стал его листать и замер, наткнувшись на одной из страниц на изображение древнего воина. Он был прекрасен и… И у Юрки не хватало слов, чтобы описать свои впечатления, но он чувствовал, что от него исходила какая-то особенная сила. «Ге-ор-гий По-бе-до-но-сец», – прочёл он по слогам. Мальчик аккуратно вырезал заветное изображение и тоже наклеил в свою тетрадочку. На следующий день Юрка сидел на уроке математики и перелистывал любимые страницы. Вдруг перед его лицом промелькнула маленькая ручка учительницы и выхватила юркину драгоценность. «Так, так», – сказала она тоном, не обещающим ничего хорошего, и задумчиво вышла из класса. Юрка понял, что своего сокровища он больше не увидит.
Но это не значило, что он забыл то, что рассказывал о героях отец. Что «врага бояться – себя не уважать», что «двум смертям не бывать, а одной не миновать». И то, как учил заступаться за слабых и беззащитных. Юрка и заступался. За робкую очкастую девочку, которую нещадно дразнили и дёргали за «старомодные» длинные косы. За слепого крота, которого сосед хотел зарубить лопатой. Мальчишка в последнюю секунду успел выхватить слепыша и дал с ним дёру. Потом он ходил смотреть на новые лунки в земле на пустыре за домом и верил, что их оставляет именно его крот. За смешного цепного пса Рыжика, которому смеха ради кидали камни, а тот, виляя метёлкой хвоста, норовил лизнуть руки обидчикам. Доставалось Юрке, конечно, порой изрядно, но в ушах звучали слова отца: «Ты, сынок, всегда поступай по совести». И парень не мог пройти равнодушно мимо.

Только ушёл его отец рано. Сказалась-таки злополучная контузия. А мать, у которой после войны пошаливало сердце, через день последовала за мужем. Так и прошли они этот жизненный путь – всегда рядышком, всегда вместе. Юрка на поминках в первый раз с горя напился. И пошло-поехало. Но никогда Юрка не терял человеческого облика и работы не чурался. А чуть что – сидит на своей завалинке и на гармошке играет. Ну что с него взять, глупый, он и есть глупый.
Шли годы, «одуванчик» на его голове заметно поредел и потемнел, глаза стали чуточку грустнее. Однако не прибавилось в характере злости или зависти к более удачливым товарищам. Но осталось то безрассудство, с которым он кидался на защиту слабых. Может, за это Господь и хранил Юрку. Другие его приятели, прикладывавшиеся к бутылке, кто сгинул, кто в город подался – и больше его не видели, а Юрка ничего, живёт себе и живёт. Постепенно и пить бросил, почувствовал, что отпустила тупая боль от потери, исчезло ощущение пустоты. Всё казалось Юрке, что кто-то ласковый следит за ним, и как будто нежно обнимает за плечи. Может, родители, а может, и кто другой, о ком Юрка знал когда-то, а теперь забыл. А однажды приснился ему сон, будто видит он тёплую далёкую страну. Стоит на площади помост, а на нём статный воин с точёным профилем. А над его головой сияющий венец кто-то протягивает. А кто протягивает, Юрка разглядеть не может, потому что от исходящего света глаза слепит. И понимает, что очень важно понять, кто же тот венец протягивает. Юрка старается увидеть, но… тут и утро пришло. С той поры он чаще стал сидеть на завалинке и разглядывать проплывающие облака, что-то неслышно шепча губами, будто слова песни вспоминал. Его отныне иначе, чем дурачок, и называть перестали.
Дурачок-дурачком, а дело своё он хорошо знал, всё в руках спорилось. И пригласили его в соседний городок баньку для богатого гражданина поставить. Настала осень, Юрка каждый день ездил на работу, и лежал его путь к дому того гражданина мимо храма. Почему-то каждый раз щемило сердце, когда проходил он мимо. Однажды он даже присел на бордюрчик возле и стал рассматривать фрески и иконы на внешней стене церкви. И что же? На одной из них он разглядел знакомый образ воина в древнеримских доспехах. Как молния сверкнула в мозгу Юрки, узнал он прекрасного юношу из своего сна. Долго смотрел на него, как зачарованный, пока не опомнился, что уже опоздал к заказчику. Так ещё с неделю ходил он мимо, останавливался перед храмом и мысленно здоровался с древним всадником на белом коне. Кланялся ему и в мыслях говорил что-то вроде: «Помоги, батюшка, сегодня честно поработать».

После этого с чистой совестью спешил строить баньку. Через неделю, шестнадцатого ноября, банька была завершена, гонорар получен. Юрка в последний раз прошёл мимо храма к электричке. Он остановился, в голове пронеслось: «Эх, надо найти мне свой детский крестик. Лежит в мамкиной шкатулке, кажется, не забыть бы». Пальцы правой руки как-то сами сложились в щепоть, и Юрка неумело и неровно перекрестился. Затем он подошёл к дверям церкви, дёрнул за ручку. Но двери были закрыты. Юрка неловко потоптался на крыльце, опять неуверенно перекрестился, поклонился дверям и смешно потопал к перрону.
Через час он уже заходил в свой деревенский магазинчик, предвкушая, что приготовит вкусный ужин и выпьет горячего чаю, ибо порядочно продрог в этот ноябрьский день. В магазине взахлёб рыдала продавщица Зиночка, у которой, как оказалось, вытащили всю выручку за неделю.
— Он мне такой, а дайте эту бутылку коньяку, самого дорогого, я и пошла в подсобку. Одет так прилично, в очках, лицо вроде знакомое. Интеллигент тоже мне. Возвращаюсь, а касса распахнута и пустаяйаааааааааааа, — опять зашлась в рыданиях женщина.
Юрка постоял, посмотрел, подумал и шагнул к прилавку.
— Ты, Зин, это, не плачь. Вот, — и Юрка положил перед нею всю полученную за баньку сумму. — Хватит?
Зина судорожно ловила губами воздух:
— Хва-а-а-тит…
— Вот и славно, — Юрка повернулся и быстро вышел из магазина. Через две минуты продавщица опомнилась и выскочила, но Юрки уже след простыл.
Юрка шёл и ему хотелось напевать, такое хорошее настроение у него было. Вдруг возле озера он увидел соседку бабу Шуру с блестящим эмалированным ведром.
— Что там у тебя, баб Шур? Воды что ли решила принести? Подсобить?
— Да какой там, — отмахнулась женщина. — Манька моя, приблуда, котят две недели назад принесла. Куда мне их девать, спиногрызов, вот прямая им дорога в пруд. — И бабка широким взмахом выкинула из ведра в воду три пищащих комочка.
— Неееет, — страшно взвыл-завопил Юрка и кинулся в тёмные воды пруда. Слава Богу, бросился он настолько молниеносно, что успел захватить всех троих малышей на поверхности и, спотыкаясь, побрёл с ними к берегу.
Через десять минут дверь магазина распахнулась и во внутрь ввалился насквозь мокрый непутёвый Юрка. За пазухой у него кто-то жалобно повизгивал.
— Вот, Зин, — вывалил он на прилавок своих шерстяных мокрышей. — Бабка Шура решила их утопить, но я не позволил. Ты, Зин, возьми их пока к себе, у тебя и тепло, и молоко всегда есть, а я потом их пристрою. Возьмёшь?
— Возьму, — прошептала ошарашенная Зина. — Ой, Юрочка, ты же насквозь мокрый, куда ты такой? Давай, я тебе что-нибудь тёплое дам, завернуться. Или водочки, для сугрев…
— Не надо, — перебил её стучащий зубами Юрка. — Пойду я, не боись.
И он второй раз за вечер, не оглядываясь, выскочил из магазина.

Юрка бежал домой, и ему почему-то перестало быть холодно. Ночь была удивительная, тучи разогнало, и на небе сияли не по-осеннему крупные звёзды. Юрка ворвался в дом, включил свет, засуетился. Сбросил мокрую одежду, поставил чайник, стал шуршать коробками – искал мамину шкатулку. Нашёл, достал на десятилетия закрытый крестик, судорожно надел. Стало легче. Не так кололо сердце. Отпил кипятка… В окна заглядывали звёзды, казалось, что они пели какую-то свою песню. «Красота, красота-то какая, – подумал Юрка. – Пойти на завалинке посидеть, что ли?».
Утром народ, спешащий на работу, нашёл глупого Юрку на той завалинке. Не выдержал слабый организм ледяных купаний. Юрка сидел, привалившись к дровам, и лицо его озаряла привычная светлая улыбка. Казалось, что он спал. «Глупый, глупый Юрка, ну с чего он полез за теми котами. Утонули, туда им и дорога. Но что с него взять, совсем дурачок был», — качали люди головами.
А Юрка видел, как на печке у Зины спят, приткнувшись к старой меховой шапке, три сытых, сухих и довольных котёнка. А потом он увидел, что находится на цветущем лугу, и вдали ждут его отец и мама, молодая, с русыми волосами. Юра побежал к ним, изо всех сил раскидывая руки, а рядом скакал дивный всадник в сияющих латах, и Юра чувствовал, как его щёк касается шелковистая грива коня Георгия Победоносца.